Мейбл Коллинз - Идиллія Бѣлаго Лотоса [Идиллия Белого Лотоса]

Мейбл Коллинзъ

Идиллія Бѣлаго Лотоса

и

комментаріи Г. Субба Рао

Прологъ.

Вотъ, я стоялъ въ сторонѣ, одинъ среди многихъ, одинокій среди окружавшей меня сплоченной толпы. И я былъ одинокъ, потому что среди братьевъ моихъ, людей, обладавшихъ знаніемъ, я одинъ и зналъ, и училъ. Я училъ вѣрующихъ, толпой стоявшихъ у вратъ храма, и побудила меня къ этому власть, обитавшая во святилищѣ. Я не могъ поступить иначе, ибо въ глубокомъ мракѣ Святая Святыхъ я видѣлъ свѣтъ внутренней жизни; а та власть вознесла меня, сдѣлала сильнымъ и велѣла открыто возвѣстить о немъ міру. Я умеръ; но потребовалось десять жрецовъ храма, чтобы убить меня — такъ я былъ могучъ — и только собственное невѣжество могло внушить мнѣ увѣренность въ ихъ могуществѣ.

Книга I.

Глава I.

Очень рано, задолго до того времени какъ борода покрыла мой подбородокъ нѣжнымъ пушкомъ, я переступилъ порогъ храма и въ качествѣ послушника занялъ мѣсто въ рядахъ жреческаго сословія.

Мой отецъ былъ пастухомъ и жилъ за чертой города, чѣмъ и объясняется то обстоятельство, что до того дня, когда мы съ матерью направились къ вратамъ храма, я всего одинъ разъ какъ-то побывалъ въ городскихъ стѣнахъ. Въ этотъ-же замѣчательный для меня день въ городѣ былъ праздникъ, и мать моя, разсчетливая и трудолюбивая женщина, задумала вдвойнѣ использовать свое пребываніе въ немъ, что ей и удалось: сначала она доставила меня къ мѣсту назначенія, а затѣмъ отдалась своему короткому празднику и вполнѣ насладилась сценами и впечатлѣніями городской жизни.

Толпа людей и разноголосый шумъ, несшійся по улицамъ, сразу овладѣли мной. Думаю, что у меня была одна изъ тѣхъ натуръ, которыя всегда жаждутъ отдаться вполнѣ тому великому цѣлому, ничтожную часть котораго онѣ составляютъ и, отдаваясь, вносить въ него содержаніе своей жизни. Мы скоро выбрались изъ сновавшей взадъ и впередъ толпы и вступили на широкую зеленую равнину, на противоположномъ концѣ которой протекала наша родная священная рѣка. Какъ отчетливо вижу я до сихъ поръ весь этотъ пейзажъ! Храмъ съ окружавшими его строеніями стоялъ на берегу Нила; причудливыя кровли и яркія украшенія рѣзко выдѣлялись на ясномъ фонѣ утренняго неба. Не имѣя опредѣленнаго представленія объ ожидавшей меня за его вратами участи, я не ощущалъ ни малѣйшаго страха, и только спрашивалъ себя, такъ-ли прекрасна въ немъ жизнь, какъ, по моему, она должна была быть.

У воротъ стоялъ послушникъ въ черной одеждѣ и говорилъ съ женщиной, по виду горожанкой; она принесла воды въ оплетенныхъ тростникомъ сосудахъ и убѣдительно просила, чтобы кто-нибудь изъ жрецовъ благословилъ ея ношу, что сразу подняло-бы ея цѣнность, такъ какъ суевѣрная чернь дорого платила за святую воду. Стоя у воротъ въ ожиданіи очереди, я украдкой заглянулъ во дворъ, и то, что я въ немъ увидѣлъ, сразу наполнило меня благоговѣніемъ. И это чувство сохранилось во мнѣ надолго, хотя впослѣдствіи мнѣ почти ежечасно приходилось сталкиваться съ человѣкомъ, внушившимъ мнѣ такое глубокое благоговѣніе къ себѣ съ первой встрѣчи.

То былъ одинъ изъ высшихъ жрецовъ; на немъ была бѣлая одежда, и онъ медленными, мѣрными шагами шелъ по широкой аллеѣ, ведшей къ вратамъ. До сихъ поръ я только разъ видѣлъ такихъ носящихъ бѣлое одѣяніе жрецовъ, и это было въ мое первое посѣщеніе города, когда они принимали участіе въ рѣчной процессіи, стоя на священномъ суднѣ. Человѣкъ подходилъ къ намъ, былъ уже близко, и я затаилъ дыханіе. Кругомъ стояла глубокая тишина, но и помимо этого, казалось, что никакое земное дуновеніе не могло-бы заставить шевелиться складки пышной бѣлой одежды жреца, который шелъ въ тѣни аллеи все тѣмъ-же размѣреннымъ шагомъ. Хотя онъ и подвигался впередъ, но, казалось, что ступаетъ онъ совсѣмъ не такъ, какъ прочіе смертные. Глаза его были устремлены на землю, такъ что мнѣ ихъ не было видно, да я какъ-то и боялся того, чтобы не поднялись его опущенные вѣки. У него было блѣдное лицо, свѣтло-золотистые волосы и длинная, густая борода такого-же цвѣта, поразившая меня своей странной неподвижностью; она казалась — по крайней мѣрѣ, мнѣ она казалась такой — изваянной или вылитой изъ золота, навѣки неподвижной; я не представлялъ себѣ, чтобы ее могло сдуть въ сторону вѣтромъ. Всѣмъ своимъ видомъ онъ производилъ на меня впечатлѣніе человѣка, далеко стоявшаго отъ мелкихъ интересовъ повседневной жизни.

Думаю, что мой пристальный взоръ, а не что-нибудь другое, заставилъ оглянуться послушника, потому что никакого звука отъ шаговъ жреца не долетало до моего слуха.

— Ахъ, вотъ святой жрецъ Агмахдъ! — сказалъ онъ. — Я его спрошу.

Притворивъ за собой ворота, онъ подошелъ къ жрецу и сказалъ ему что-то; этотъ въ отвѣтъ слегка кивнулъ головой. Послушникъ вернулся, принялъ отъ женщины сосуды съ водой и поднесъ ихъ Агмахду, который на секунду какую-нибудь положилъ руку на нихъ. Получивъ воду обратно, горожанка принялась усердно благодарить жреца, а послушникъ занялся нами, и скоро я очутился одинъ въ его обществѣ.

Я не чувствовалъ никакой грусти, хотя робѣлъ сильно; къ моимъ прежнимъ обязанностямъ, состоявшимъ въ уходѣ за отцовскими овцами, я никогда не чувствовалъ особеннаго влеченія; кромѣ того я, разумѣется, успѣлъ уже проникнуться мыслью, что мнѣ предстоитъ въ скоромъ будущемъ стать чѣмъ-то особеннымъ, отличнымъ отъ заурядныхъ представителей человѣческого стада. Покинуть навсегда родительскій кровъ, чтобы вступить въ новую неизвѣданную жизнь — тяжелый искусъ; но такого рода мысль можетъ заставить бѣдную человѣческую природу пройти еще болѣе тяжкія испытанія.

Ворота закрылись за мной, и человѣкъ въ черной одеждѣ заперъ ихъ большимъ ключемъ, висѣвшимъ у него за поясомъ. Хотя послѣ этого я и не почувствовалъ себя заключеннымъ въ темницу, но все-же меня охватило сознаніе своего одиночества и полной отрѣзанности отъ міра. Да и кто-бы могъ связать мысль о заточеніи съ открывавшейся передо мной картиной?

Двери храма приходились какъ разъ противъ воротъ, на другомъ концѣ широкой, красивой аллеи. Это не была естественная аллея изъ посаженныхъ прямо въ грунтъ и пышно разросшихся на полной волѣ деревьевъ; ее составляли большія каменныя кадки, въ которыхъ росли огромныхъ размѣровъ кусты; было ясно, что ихъ тщательно подчищали и подрѣзывали, стараясь придать имъ самыя причудливыя формы. Между кадками стояли квадратныя глыбы камня съ высѣченными изъ камня-же изображеніями на верху; я успѣлъ разобрать, что ближайшія къ вратамъ фигуры были сфинксы и большія животныя съ человѣческими головами; остальныя я ужъ не сталъ разсматривать съ тѣмъ-же любопытствомъ, не смѣлъ даже поднять глазъ на нихъ: златобородый жрецъ Агмахдъ, продолжавшій все еще свою прогулку взадъ и впередъ по аллеѣ, направлялся въ нашу сторону и былъ уже близко. Я шелъ рядомъ со своимъ проводникомъ, не отрывая глазъ отъ земли, Онъ остановился, я — также, и взоръ мой упалъ на кайму бѣлой одежды, которая была искусно вышита золотыми буквами; этого было достаточно, чтобы поглотить мое вниманіе и на нѣсколько мгновеній преисполнить меня удивленія.

— Новый послушникъ? — произнесъ очень спокойный, мягкій голосъ. — Хорошо, отведи его въ школу: онъ еще только подростокъ. Взгляни на меня мальчикъ, не бойся.

Ободренный его голосомъ, я поднялъ глаза, и мы обмянялись съ нимъ взглядомъ. Несмотря на мое смущеніе, я тутъ же успѣлъ замѣтить, что глаза у него были какого-то измѣнчиваго цвѣта, голубовато-сѣрые; но какъ ни нѣженъ былъ ихъ цвѣтъ, все же я не нашелъ въ нихъ того поощренія, которое послышалось мнѣ въ звукѣ его голоса. Они были очень спокойны; да, и въ нихъ свѣтилось глубокое знаніе, и все-же я, при взглядѣ на нихъ, задрожалъ.

Онъ отпустилъ насъ движеніемъ руки и ровнымъ шагомъ пошелъ дальше, продолжая свою прогулку по величественной аллеѣ, а я молча послѣдовалъ за своимъ молчаливымъ проводникомъ, чувствуя себя теперь болѣе склоннымъ трепетать, чѣмъ былъ до этой встрѣчи. Мы вступили въ большія среднія двери храма, обѣ половины которыхъ были сдѣланы изъ громадныхъ глыбъ цѣльнаго камня. Вѣроятно, проницательный взглядъ святого жреца нагналъ на меня что-то вродѣ страха, потому что я посмотрѣлъ на эти каменныя двери съ какимъ-то смутнымъ чувствомъ ужаса. Я замѣтилъ, что внутри все зданіе прорѣзывалось коридоромъ, начинавшимся сейчасъ-же за этими дверями и составлявшимъ съ аллеей длинную, прямую линію. Мы не вошли въ него, а свернули въ сторону и вступили въ цѣлую сѣть меньшихъ переходовъ. Пройдя черезъ нѣсколько небольшихъ пустыхъ комнатъ, мы попали, наконецъ, въ просторный красивый залъ. Говорю, красивый, хотя онъ былъ совершенно пустъ, безъ всякой мебели, за исключеніемъ стола, стоявшаго въ одномъ изъ угловъ; но размѣры его были такъ величественны и расположеніе частей его такъ изящно, что даже мои глаза, не привыкшіе распознавать архитектурныя красоты, со страннымъ ощущеніемъ удовлетворенія останавливались на всѣхъ деталяхъ.